Память о Дербенте уносит меня в разные события моей жизни связанное с этим изумительным городом. Этот многоликий город со своим замечательнымы архитектурными памятниками, которые невзирая многым испытаниям сохранились и по сей день. Человек увидевший раз Дербент не может остаться больше к нему равнодушным. Этот красивый сказочный город который лежит на берегу Каспийского моря, красив не только со своей грандиозностью и мощью но и своим народом. Судьбы многих народов Юго-Восточной Европы, Кавказа и Передней Азии тесно были связаны с Дербентом. Некоторые этнические и религиозные группы жившие в городе по разным причинам уже не живут в городе или остались в маленьком количестве. Я рос в Дербенте под влиянием двух культур, что в какой то степени отражает жизнь и время когда я там жил. Посли второй мировой войны некоторые беженцы из других республик Советского Союза и Польши переехали жить в Дербент. Среди них был беженец из Польши мой отец, который в 1939 году убежал от фашистской чумы в Советский Союз. В 1953 году судьба привела его в Дербент, где он женился на моей матери. Отец был у меня европейский еврей (ашкеназы), мать урождённая дагестанка, горская еврейка (сефарды). Так переплелись судьбы двух разных культур, но одной религии. Отец в совершенстве владел русским, польским, идиш и немецким языком, мать владелa русским, татским, лезгинским и азербаджанским. Меня всегда восхищала их знание многих языков.

Многие общины жившие в Дербенте внесли свой вклад в жизнь и культуру города. Некоторые общины уже почти больше не живут в городе или остались в городе в очень маленьком количестве. Один из таких общин были евреи-ашкенази (европейские евреи), которые с 1860 г. в Дербенте стали селиться, имевшие право жить вне черты оседлости. В 1900 г. одна из четырех синагог Дербента была ашкеназской. После февральской революции 1917 года многие из них были с энтузиазмом вовлечены в строительство новой жизни в послереволюционном Дербенте. Дербентцам хорошо известны такие имена как Арона Юльевича Эрлиха и Якова Львовича Маркуса которые погибли за идеи революции. Уже позже после второй мировой войны некоторые евреи-ашкенази занимали в Дербенте почётные посты. Это было некой ренессансной временем для евреев-ашкенази города Дербента, эпохой Возрождения.

Мой отец Иосиф Моисеевич Цвайгенбаум никогда не занимал никакие почётные посты в нашем городе, он в месте с моей матерью, Мирвари, долгие годы проработал рабочим на Дербентском Соковом заводе. Отец мой в мере своей эрудиции и религиозной образованности служил неким духовным мостом между европейскими и горскими евреями. Горские евреи не раз предлагали отцу стать их раввином, но он по тем или иным причинам отказался от этой позиции. Он имел уважение в обоих общинах вне зависимости от возраста и занимой должности. Большенство евреи-ашкенази проживавшиеся в Дербенте после второй мировой войны были беженцы, которые потеряли родных и близких в концентрационных лагерях. Для них иметь духовного и религиозно образованного человека как моего отца было важным делом в их жизни. Особенно это чувствовалось в религиозный день «Йом-Киппур» («День искупления», обычно переводится как «Судный день») когда в маленькой комнате при синагоге отец вёл молитвенную службу для евреев-ашкенази. В этот день отец плакал вместе с общиной читая поминальную молитву «Изкор» за усопших, вех убытых во время второй мировой войны. Его роль в этот Судный день была неоценима и благородна. Я много раз задавался вопросом почему евреев-ашкенази в Судный день вовремя молитвы «Изкор» за усопших никогда не молились вместе с горскими евреями в одной комнате. Они всегда просили моего отца читать эту молитву уединенно в отдельной комнате. Поздняя будучи взрослым человеком я понял, что евреев-ашкенази вместе с отцом хотели молится и плакать на языке котором говорили их матери и отцы. Язык идиш с которым они росли и общались между собой. Читая с отцом на знаком им диалекте он Йом-Киппур было для них некой молитвенной медитацией и ностальгией.

Горские евреи в отличии от ашкенази молятся на диалекте сефарды, что являлось одной из причин что делило две общины одной религии.

В Дербенте евреи-ашкенази жили иногда в одном общем жактовском дворе с горскими евреями, но отличия языка и культуры служили не всегда лучшим образом для них обоих. Иногда ашкенази спрашивали у моего отца как он уживается с моей матерю, горской еврейкой, будучи имея разное культурное наследие прошлого. Отец имел достаточно мудрости чтобы понять, что терпение ключ к семейному счастью. Отличие культурного наследия моих родителей решалось через любовь к их детям.

В 1987 отец мой умер в Дербенте. На похоронах одна женщина сказала мне: -«С уходом твоего отца мы чувствуем, что мы ашкенази в Дербенте осиретели». Отец в Дербенте был последним ашкенази кто активно ходил в синагогу, кто приобщал маленькую общину к подписке еврейского литературно-художественного журнала «Советиш геймланд», что в переводе означает Советская Родина, которая печаталась в Москве на идиш. Нередко бывало что он читал и синхронно переводил статьи из журнала, объяснял и дискутировал их в азартной полемике с людьми своей общины. С уходом отца из жизни ничего этого больше в Дербенте не стало. За исключением несколко семейств, евреи-ашкенази прожив в Дербенте более чем 140 лет покинули его. Дербент потерял маленькую но очень яркую общину, которая оставила след в развитии и культуры города.

Жил я в Дербенте за пределами северной крепостной стены Даш-гапы (или Шуринские). Мои соседи в основном были горские евреи. С ними я рос и игрался. Мои друзья на улице были: Мунош, Саша, Яша, Хаим и Исай. В начальных классах я учиться в школе не любил, хотя мой отец каждый вечер делал со мной домашние уроки, но мои мысли всегда были об играх нa улице с друзьями. До школы в основном мы играли в карты, футбол, хоккей на траве или в ловитки. Иногда с соседскими девочками Хивит, Рая, Сара и Зина игрался в классики или прыгали со скакалкой. Больше всех я любил лето, когда мы целыми днями пропадали на пляжу. Мы забывали про обед и про всё остальное в нашей жизни. Каспийском море было нашей счастливой забавой. Мы часами купались, ныряли, выныривали и ловили друга друга в воде. Мы были счастливы. Родители мои не любили мою беспорядочную летнюю жизнь, так они записывали мне в летние лагеря, чего я особо не любил. Пять лет, с 3 по 7 класс я ходил в летние лагеря. Я должен признать, что лагеря уберегли мне от многих уличных приключений и развили во мне интерес ко многим увлечениям. В основном я любил занятия по фотоделу и авиации. В 3-4 классе, я потерял своих соседских друзей. Было печально с ними расставаться. Их родители продавали дома и покидали Дербент в поисках лучшей жизни.

После 1970-85 годах, когда началась массовая эмиграция евреев из Дербента в Израиль, мы приобрели новых соседей азербайджанцев. Некоторые из них жили с нами через забор. Одни из соседей были семья Джафаровых, это дядя Мирза и тётя Нияза и их пять сыновей: Салам, Махмуд, Даглар, Эдик и Тельман. Мы были с ними очень дружны. Семья Джафаровых долгое время не имели своего домашнего телефона, что было нормой в 80-90-е годы прошлого столетия. Все звонки для них поступали к нам. Невзирая на время суток и погоду мы всегда звали их через забор к телефону. В дождь или в снег нам иногда надо было кричать, чтобы они услышали нас. Когда мне не было дома, эта работа часто перепадало на долю моих родителей. Из-за наших тёплых и дружеских отношении, мы не возражали проявлять наше внимание к ним. Когда они играли свадьбу для своих сыновей Эдика и Тельмана, мои родители разрешили им снести забор между двумя нашими огородами. Без забора образовалось одна большая площадь, что позволило многим ихним гостям на свадьбе сидеть в нашем огороде. После свадьбы забор между нами никогда не был восстановлен. Мы были дружны с ними так, что наши родители не видели в этом никакой надобности. Все радости и горе мы делили вместе. Они сидели с нами во время Седера на еврейской Пасхе и мы с ними праздновали их национальные праздники. В основном заходили к ним моя мама, бабушка и я. Больше всех я дружил с их сыном Махмудом, он ходил со мной в художественную школу. Во время праздников моя мама Мирвари и тётя Нияза угошали друг друга праздничнами блюдами. Иногда обменивались блюдами и без праздников. Я был младший в доме, разносить соседям моей мамы угощения было моей обязаностью. Чего как не странно я любил делать. Думаю ещё и потому что я всегда любил слышать благодарности и похвалы за мамины вкусные печённые. Несмотря на свой скромный вклад разнощика, я тоже чувствовал к этому причастность. Может ещё и за то, что я любил первым попробовать соседские угощения, которые они давали нам в знак благодарности что-то мне взамен. Особенно я любил угощение тёти Ниязы на праздник весны Новруз-байрам или на другие праздники как Курбан-байрам и Ураза-байрам. Она пекла и готовила очень вкусно. Особенно я любил её плов, пахлаву, шекербура и шор-гогал. Я с удовольствием их съел бы вновь.

Хотя я также не менее любил Пасхальные угощения наших других русских соседей, дади Николая и тёти Тани. Они жили на два дома выше нас, на противоположной части улицы. Особенно мне запомнились тёти Тани вкусные печёные и раскрашенные пасхальные яйца с очень красивами узорами на них. Она их красила луковой шелухой. Заносил подарки всегда только дядя Николай, тётя Таня к соседям ни когда не заходила и особо не с кем не общалась. Она не любила шума под его окнами. Ругала нас соседских детей если мы игрались возле её дома. По этому некоторые дети её недолюбливали, но очень все любили её пасхальные угощения.

Ниже нашего дома по соседству жила даргинская семья Рамадановы. Хозяина дома звали Раджаб, соседские дети никогда не называли его «дядя Раджаб». Мы все звали его никак иначе как Раджаб. Из-за его сурового вида Раджаба, соседские дети его всегда боялись. Еще до того как я родился, Раджаб был женат на русской женщине и имел дочь от неё. Однажды соседи заметили, что жены Раджаба долгое время никто не видел. Соседи начали спрашивать у дочки где её мать, но она в страхе ничего не говорила. Слух о пропаже жены,Раджаба, дошёл до милиции. Они допрашивали Раджаба, но он говорил им, что он не знает где она. Милиция стала допрашивать его дочку, запуганная девочка молчала, но потом не сказав ни слова указала в сторону огорода. Милиция перекопав огород, обнаружили в земле плотно закрытую бочку. Открыв бочку, ужас перехватил всех увидев части разрубленного человеческого тела. Раджаба посадили в тюрьму, а девочку его отдали в детский дом. Я лично никогда её не встречал.

Раджаб после тюрьми привёз со своего аула новую жену - тётю Фатьму, с её маленьким сыном Шамилем от первого брака. Жена его, тётя Фатьма, была круглолицая горянка, хромала на правую ногу. Очень плохо знала русский язык; говорила с большим акцентом. Ходила всегда в традиционном национальном наряде, с цветной касынкой на голове. Шамиль, был у них единственным ребёнком. Общих детей у них не было. Шамилю учёба удавалось тяжело, Он не успевал по всем предметам, умственно он был заторможенный в своём развитии. Это также отразилось на его физическое развитие. Он был безвредным. Соседские дети относились к нему благожелательно. По просьбе его матери, мой отец вечерами помогал Шамилю с алгеброй, разъяснял ему домашние задание, делал с ним упражнения. Оставаясь несколько лет в одном классе он с трудом кончил школу, хотя поздняя окончил Дербентский сельскохозяйственный техникум, отслужил армию и скоро женился на девушке со своего аула. Детей у Шамиля никогда не было.
Раджаб, после несколько лет женитьбы на тёте Фатьме, был парализован на обе ноги. Раджаб передвигался, отталкиваясь от земли при помощи маленьких деревянных брусков, которые он держал всегда в своих руках. До болезни Раджаб был крепким, крупнокостным мужчиной. Тётя Фатьма, бросила Раджаба жить в маленький, грязный и вонючий курятник. На против которого она часто вешала сушить куски сырого мясо, завернутые в марлю. На этом мясе всегда было место паломничество мух. Он жил там на глиняном полу вместе с курами и индюшками. Иногда тётя Фатьма держала там с ним коз и барашек. Он был окутан всегда в разорванных лохмотьях, с большими дырками на них. От того, что его никто и никогда не купал и не менял на нем одежду, неприятный запах от его тело разносилось на многие расстояния. По нему ходили мухи, клопы и другие насикомые, иногда и мыши. В основном его еду съедали мыши или крысы. Он редко их проганял, они обижали его меньше, чем тётя Фатьма. Если, тётя Фатьма, теряло с ним терпение, она могла облить на его голову его же еду заполненное мухами или швырнуть в него стул или ещё что-нибудь тяжелое и заодно проклинала его на даргинском языке. После чего он от боли кричал ещё больше. Если тёти Фатьмы не было дома, то занимался Раджабом, Шамиль. Шамиль тоже с ним долго не церемонился. Часто он громко кричал на Раджаба на даргинском языке, что все соседи слышали его. Однажды я спросил у Шамиля почему он кричит на Раджаба, на что он мне ответил, что Раджаб просит у него кушать, но мать велела ему больше не давать ничего. Раджаб как не странно смог прожить в таких нечеловеческих условиях около 16 лет. Нашёл его мёртвым в курятнике, Шамиль. Похоронили Раджаба по обычаю в ауле. Я всегда думал, что в аду он нашёл бы больше милости, чем в жизни вместе с тётей Фатьмой.

С уходом из жизни Раджаба, тётя Фатьма кричала в основном на Шамиля или на нас соседских детей, если мы игрались на горке около её забора. Она бросала в нас камни или какую нибудь дубинку с её проклятиями в придачу. Мы дети на улице боялись её как огня. Некоторые соседу пугали своих детей её именем, если они не слушали их или не закрывали глаза, чтобы уснуть. Взрослые часто говорили своим детям: -«Быстро закрой глаза, а то вызову Фатьму и отдам тебя ей». Этот страх был очень внушительным для всех детей нашей улицы.

Фатьма пережила своего мужа Раджаба на много лет. Её похоронили в Дербенте на кладбище «Кирхляр». В 2009 году, много лет спустя, я вернулся из Америки в Дербент на 5 дней. Гуляя по улице где я рос, я увидел, что дом тёти Фатьмы был снесён. Новые хозяева строили себе новый дом. Я спросил у своих старых соседей о сыне тёти Фатьмы, Шамиле. Хотел узнать как сложилось его жизнь, с того момента, как я уехал из Дербента. Соседи рассказали мне, что жена Шамиля засилила в доме своих родственников с аула, так те при посредничестве его жены настаивали, чтобы он переписал дом на её имя. Шамиль не соглашался на это, так его жена вместе со своими родственниками начaли его избывать и издеваться над ним. Они держали его в том же грязном и вонючем курятнике изо дня в день, как когда-то тётя Фатьма держала там Раджаба. Соседи слышали через забор, как Шамиль звал на помощь, но никто из соседей не решился вмешиваться в это дело. Вскоре голос Шамиля больше не кто не слышал. Соседи по сей день не знают, куда делся Шамиль. Из-за страха, никто из соседей не решился спрашивать у его жены о Шамиле. Жена Шамиля очень скоро продала дом и навсегда исчезла из Дербента. Между 1990 и 2000 годами, в каком-то смысле в России это было время Дикого Запада. Преступность просвитало. Исчезновение Шамиля неудивительно для той времени.

Накануне Судного дня, «Йом-Кипур», отец мой как обычно проводил для нас в семье еврейский ритуал, «Капарот». Отец крутил над нашей головой три раза живую курицу, читал молитвы, этим символический передавал наши грехи птице. Над собой, братом и мной он крутил петухов, а над мамой и бабушкой куриц. Когда отец крутил кур или петухов над нашими головами они обычно громко кричали, особенно петухи. Я всегда боялся, что они заклюют меня, но к счастью этого никогда не происходило. Отец достаточно далеко держал их от моей головы.
Иногда наши горско-еврейские соседки просили моего отца провести ритуал Капарот над ними тоже. Они занесили к отцу для этого живых кур и деньги, чтобы он символически передал их грехи им. У кого не было кур занесили куриные яйца взамен. Для своих детей и мужей соседки просили отца провести ритуал над их одеждами.

Еврейский ритуал Капарот, был столь впечатляющим и ярким в моей жизни, что мои мысли всегда возвращают меня с этим к моему отцу, к всему духовному что я унаследовал от него. Позднее уже взрослым человеком, в дань памяти ритуалу я начaл писать картину «Капарот». К сожалению картина так и осталось пока не законченной. Моя младшая дочка Эстер и мой друг Лес со своим петухом позировали мне для этой картины, но каждый раз я был не удовлетворён процессом развитие работы. Надеюсь один день вновь вернуться к этой картине.

После завершение ритуала, Капарот, мой старший брат Едидья и я несли курицы в синагогу к резнику. Когда я был маленьким, обычно мы ходили с ним вдвоем, но когда он уехал в Махачкалу продолжать учёбу, ходить к резнику стало только моей обязанностью. Мне было 8 лет, когда я первый раз самостоятельно отнёс двух петухов к резнику. От моего дома на улице Василия Бешенцева, 31 до Дербентской синагоги на улице Таги-Заде, 99 было 25-30 минут ходьбы. Придя в синагогу, резник взял их из моих рук по одному моих петухов. Прочитав на иврите молитву он острым ножом зарезал их сделав этим их кошерными. После несколько минут как кровь с моих кур вытекло, резник снял их со крючков над большой раковиной и положил их назад в мою сумку. Резник поговорил со мной еще минутку о моих родителях, затем быстро попрощался со мной и ушёл обслуживать других людей. Теперь я шёл домой с кошерными курицами. Впечатления от резника были столь впечатляющими, что уже позднее в 1997 году это побудило меня написать картину «Резник с Петухом».

Вернувшись домой из синагоги, моя бабушка, Болбике, попросила меня отнести одного зарезанного петуха к бедной соседке. Её звали Шегьери. Бабушка велела отдать пожертвование ей лично в руки. Она жила в доме своего брата, двумя улицами сзади нашей, вдоль крепостной стены. Это была горско-еврейская семья. Когда я пришёл в этот дом я стал стучаться в деревянные ворота вишневого цвета, но никто их мне не открывал. Вдруг я услышал из внутри двора голос женщины на горско-еврейском языке: -«Открой ворота».
Толкнув покрепче ворота открылись, я увидел первый раз мою соседку, Шегьери. Она была парализована на обе ноги. Когда я зашёл во двор она перебирала шерсть на полу. Шегьери была взрослой женщиной, приблизительно лет 60. Её добрые и красивые глаза тяжело было не заметить. Её черты лица были без глубоких старческих морщин. Жила она во дворе в саманном хибарке, построенное прямо возле ворот, напротив туалета. Это напоминало мне сабачий домик. Высота её хибарки была не выше полутора метров. Длиной порядка двух метров. Её глиняный пол был сырой. Старый мешковатый холст с дырками заменял ей дверь, окон и электричество у неё не было. Для освещения она использовала керосиновую лампу. Еду она готовила на керосиновом примусе. Надета она была как все кавказские женщины того времени. На голове у неё была старая чёрная косынка. Обесцвеченная от времени её косынка уже расходились в нитках, была в латках. Сидела она на маленьких подушках, окружённой грудой старого барахла, разбросанных вокруг её. В основном это были старые тряпки, которыми она окутывалось в холодные дни. Невзирая на условия жизни в которой она жила, я не видел в ней озлобленность на жизнь.

Я дал ей в руки угощение моей бабушки, зарезанного петуха для Йом-Кипур. Шегьери была очень вежлива и благодарна за угощение. Уходя я попрощался с ней и закрыл за собой дверь её ворот и вдруг заметил, как я весь заливаюсь слёзами, плачу на навзрыд. Другая соседка заметив мой плач, старалась выяснить почему я плачу, но я ей ничего не ответил и убежал в слезах быстрей домой. Моя мать увидев меня рыдающего, была в шоке и не в доумении. Вытирая слёзы на своём лице, я рассказал маме об увиденном условий жизни Шегьери, о её жалком существовании в саманном хибарке, построенное для неё прямо возле ворот. Мать обняв меня, вытерла слёзы на моём лице, извинилась что бабушка послала меня к Шегьери и за то, что я болезненно перенёс увиденную нищету. Для меня тогда 8-летнего жизнь бедной Шегьери было явным откровением реальности, где я первый раз в жизни увидел нищету человеческого существование. Жизнь Шегьери, была школой жизни для меня, её жизнь оставило во мне вечный страх перед нищетой и бедностью. Эти чувства никогда не покидали меня.

Позднее по просьбе моей бабушки или матери я не раз приходил к Шегьери. Я любил приносить ей угощения. Придя к ней, я всегда чувствовал важность помогать бедным людям. Я уходил от неё всегда с хорошими чувствами. Тогда в детстве я первый раз понял, что, помогая тому, кто нуждается приносит не меньше радости и удовлетворение, чем получать самому помощь от других людей. Чем больше мы отдаем, тем больше мы получаем.

У Шегьери брата где она жила было пятеро детей, но только младшая племянница, Божи, была к ней очень близка, помогала ей в нужде. Для остальных в этом доме она просто не существовала. Никто на неё не обращал внимания, как бы ей в ихней жизни никогда и не было.

Когда Шегьери умерла моя бабушка омывало её тело по еврейской традиции. Бабушка омывало мёртвых часто, она занималась этим благородным делом много лет своей сознательной жизни. Она считала, что особо благородно омывать тело этой измученной жизнью соседки. Было тяжело осознавать, что я больше не увижу эту милую женщину, которая была так щедра на благословения.

Жизнь моих соседей было отражением той времени в которой они жили, отчасти это было реальностью жизни всего Советского Союза. Государственная помощь для бедных людей была столь мизерная, что нуждающийся человек один не мог на них прожить. При наличии хорошей системы государственной поддержки, соседа, Шегьери, никогда не жила бы в маленькой в саманном хибарке, наподобие собачьей будки, и сосед, Раджаб, никогда не жил бы вместе с курами и индюшками. Увы.
В июле 1994 уезжая из Дербента я в мыслях возвращался к жизни прожитой в этом городе, о своих соседях и о могиле моего отца что я с болью оставляю здесь. Это боль так и продолжает жить со мной. Покидая Дербент с грустью, меня захлёбывало волнение за неведомое будущее моей жизни. Будущее с многими испытаниями для меня и моей семьи. Изо дня в день преодолевая испытания новой жизни в США, я периодически отражал жизнь моего детства в моих картинах как «Полёт Души», «Розы», «Золотой Kувшин», «Люди Дербента» и «Город». Мои картины помогают мне переосознать навсегда ушедшее прошлое и строить мосты к будущей жизни. Язык искусство лучший способ общения с людьми, это позволяет мне рассказать всё о чём я думаю и мечтаю в моих снах.

 «Резник с Петухом»    «Полёт Души»     «Розы» 
 «Золотой Kувшин»     «Люди Дербента»     «Город»